Ирина Аллен

Вместо предисловия

Я синестет. Это не диагноз. Нас таких немало — людей, у которых во младенчестве не произошло полного разделения чувств. Одни «слышат» цвет, другие «видят» музыку, я лично «вижу» буквы, цифры и звуки речи. У синестета в жизни — свои печали, непонятные другим, но и свои радости. Судите сами.

***

— Какая затянувшаяся молодость! — воскликнула соотечественница, встреченная мною в обществе дружбы «Великобритания – Россия». Она имела в виду меня. — Решиться на переезд в чужую страну в таком возрасте! Да и приехали-то вы поздно: Лондон сейчас не тот. Вот в 60-х, когда нас обменяли на***(она назвала неизвестное мне имя), — это был Лондон!

Имя соотечественницы было неприятно-чернильного цвета. Я с ней не согласилась. Во-первых, моя молодость не затянулась — она просто попридержала для меня свою свободу и возможность быть легкомысленной; она меня ждала, пока я вершила очень взрослые дела: растила детей, боролась со школьными учителями, кормила обедами мужа — и все это без отрыва от учебы, а потом — работы. И Лондон меня тоже ждал. И дождался. Филиппика чернильной дамы просвистела мимо моих ушей и в цель не попала.

Про Лондон в моем дошкольном детстве мне рассказывала бабушка — тихо-тихо, почти шепотом: потеряв отца и мужа в один и тот же проклятый год она — одновременно — потеряла и голос. Девочкой, перед Первой Мировой ее возил в Лондон отец. Я слушала зачарованно: «В Лондоне всегда туманы — серые, даже коричневые, руку вытянешь — своей ладони не увидишь». Я возражала, «тыча в книжку пальчик»: «Бабушка, в Лондоне не может быть серых туманов: он же «О-Н» и еще раз «О-Н», а посередке – «Д». Все это желтенькое, а желтенькое — это солнышко». (Я рано выучила алфавит).

Шли годы. Дети росли. Муж не докучал мне своим присутствием. Я начала позволять себе некие, хоть и обдуманные, но не очень практичные поступки и тратить собственные деньги на себя — чего не было в моей календарной молодости!

Первой большой тратой оказалась поездка в Лондон — на автобусе через Европу и Ла Манш. К моему удивлению, город оказался совсем не «желтеньким». Правда, и туманов не было (топить углем перестали), но не было и теплого цвета — только серый в черно-красный горошек в виде кэбов, автобусов, телефонных будок и почтовых тумб. Никакого дежавю.

Лондон — город-мужчина. Гордый англо-сакс с романскими корнями. И я наивно рассчитывала, что моё «вИдение» — залог будущих панибратских отношений с ним?! Синестет во мне приуныл.

Подоспела рыночная экономика, музей, где я работала, чуть-чуть разбогател и стал посылать сотрудников в командировки за границу. Меня в том числе. Целых десять лет я навещала Лондон «по делу, срочно» за казенный счет: конференции, музеи, архивы… Света белого не видела, встречалась с «саксом» мельком по ночам.

И тут случилось! Мой давний лондонский приятель по переписке сделал мне предложение руки и сердца, Я подозревала, что он просто устал переписываться, но, как бы то ни было, шанс решила не упускать (что меня, разведенную женщину, в скором будущем пенсионерку, ждало в Москве?!) Я приехала в Лондон, чтобы «навеки поселиться». Муж-домосед не способствовал моему сближению с городом. Что еще хуже — на третьем году нашей семейной жизни я стала видеть его в самом нелюбимом цвете — бордовом. Таким для меня было русское слово «жадный». После того, как в мой день рождения бордовый муж пригласил меня в кафе за углом (там мы чокались чашками кофе), а, уходя, бросил бармену: «Кофе у вас дороже, чем в «Старбаксе», а чашки маленькие», я пришла к окончательному выводу, что цвет моего мужа надоел мне хуже горькой редьки. Следующий день рождения я праздновала в гордом одиночестве.

Впрочем, я не права: одинокой я не осталась. В мою жизнь вернулся ненадолго оставленный мной по семейным обстоятельствам «коллектив» (цвет «твидовый» с переплетением оттенков коричневого, телесного и хаки — пушистый такой). Сначала — это был коллектив магазина модной женской одежды, потом — исторического королевского дворца в Кью, а потом и самого Букенгемского дворца. Членам коллективов я симпатизировала, они мне тоже, хотя были и неприятные исключения. Вспоминаю:

— Это ваша ошибка, девушка! — строгая дама-менеджер (ее имя и должность складывались для меня в темно-фиолетовый цвет) отчитывает меня, одетую в форму смотрителя королевского музея. Я пропустила в музейный туалет пожилую женщину, которая показалась мне умирающей. — К вашему сведению, первый общественный туалет в Лондоне появился в 1421 году, и с тех пор, уверяю вас, их стало только больше.

Я намотала себе на ус — правила писаны для всех без исключения! — но задумываться было некогда: смена постов — каждые полчаса.

После рабочего дня в переполненном вагоне подземки меня накрыла догадка: а что если менеджер имела в виду не оплошность, а ошибку в жизни?! Размышляя над этим, я чуть не пропустила свою станцию «Kilburn»(цвет нежно-фиалковый). Выскочив из вагона на платформу и шагая плечом к плечу с усталыми людьми, я вдруг почуствовала неодолимую тягу утвердиться на этой земле — прямо здесь и сейчас. Ничтоже сумнящеся я заявила во всеуслышание: «Да, я слилась с массами лондонских трудящихся! Я всегда этого хотела!» Люди, шедшие рядом, конечно, ничего не поняли, но, как всегда, улыбнулись по-доброму. Русское слово «улыбка» для меня приятного абрикосового цвета, а английское «smile» — цвета киви. Я люблю и то, и другое.

В моей жизни началась светлая полоса. Я безостановочно влюблялась. Направо и налево. В величественные имперского облика здания, облицованные портлендским камнем элегантного серого-бежевого цвета (дома побеленные, а также кирпичные я тоже полюбила), в уютные скверы и парки с вечнозеленой травой, в короля Георга Третьего и его жену королеву Шарлотту, в молодого коллегу, в начальника-гея и наконец… наконец я влюбилась в первого встречного!

Он встал за моей спиной в музее, когда я рассматривала портрет одной из жен короля, невезучего в семейной жизни, и как бы про себя спросил по-английски: «Кто это?» Я повернулась и увидела: человек, а внутри «человека» чудесным образом поместилось английское слово на три… звука – «лав» — все разного цвета, а вместе — алые паруса на голубом горизонте.

От смущения во мне проснулась экскурсоводка (это как прививка оспы — на всю жизнь) и я рассказала. В недели и месяцы, последовавшие за этим, я рассказала англичанину про его родной город Лондон, в котором он мало что знал из-за постоянной занятости, потом о Шекспире, которого он не читал, потому что в одиннадцдать лет в школе выбрал «науку», а не «искусство». Так мы и говорим с ним без умолку уже целых семь лет, даже по ночам — ведь в награду за труды как честный человек он обязан был на мне жениться. И женился!

И я познала счастье синестета. Город оказался совсем не суровым, и совсем не серым: он открылся мне в том самом цвете, который я и «видела» с самого начала. Сейчас, когда я думаю о двенадцати годах, проведенных в Лондоне, мне кажется, что здесь всегда светило солнце.

В реальности дождь, конечно был, но что реальность?! У меня она своя, и я счастлива!

Источник

______________________________

При перепечатке и копировании статей активная ссылка на журнал «В загранке» обязательна.

Адрес статьи: https://vzagranke.ru/razvitie/yazyki-dushi/literatura/moya-molodost-v-londone-zametki-sinesteta.html

Понравилось? Подписывайтесь на журнал прямо сейчас:

(посмотреть видео Процедура подписки)

назад к выпуску >>

к рубрике >>