Что называется, на пределе эмоциональной концентрации — рассказ Аллы Ройтих об ужасах войны, по-разному преломленных в душах двух девочек и не отпускающих память следующих поколений. Помним и скорбим…
Спасенные девочки
Единственной мерой времени является память
Вдыхаю весну. Она окутала радостью: томно поют влюбленные птицы, воздух пахнет свежестью и цветами, запах будоражит и лечит от всех болезней — и душевных, и телесных… Проснулась раньше обычного, протерла лицо льдом, выпила кофе. До выхода на работу еще полтора часа, и я решила сделать себе маленький подарок: немного посидеть в солнечном луче. (На большее просто нет пока возможности). Включила телевизор.
Завтра — День Всемирной Катастрофы европейского еврейства. В сердце сразу — тупая саднящая боль (фантомная, ибо какая у меня, родившейся в благополучном 67-м, — связь с трагедией Холокоста?!. Только рассказы оставшихся ПЕРЕЖИВШИХ, но у меня даже родственников таких нет!) И колючие мурашки по коже, и нелогичное, беспричинное, но непреодолимое чувство вины… Расплакалась, зажав на миг глаза и уши (словно этим детским движением можно убрать ЭТО из жизни)…
Документальный фильм о женщине, которая после долгих лет невыносимых раздумий решила… простить своих мучителей-нацистов. Она была из близнецов, на которых проводил свои чудовищные опыты доктор Менгеле. Девочки выжили, но ее сестра умерла подростком от мучительной болезни мозга. До последнего цеплялась за жизнь, не верила, что уходит…
Героиня фильма посетила Освенцим и освободила его адовы стены от своей боли и муки. Она говорила о том, что жить можно, только ПРОЩАЯ: кто, как ни сам человек, — и согреет себя, и успокоит, и защитит от подлого и неподвластного мира и от другого человека?
Уцелевшие «близнецы Менгеле» объединились в организацию, на слете которой, вернувшись, женщина и объявила о своем неординарном поступке. Он был оценен крайне неоднозначно, но после яростных споров большинство все-таки с ней согласилось.
Вот такой странный фильм. Интересно, видели ли его Соня и Лея? И сколько жизней нужно прожить, чтобы понять такое?
Соня и Лея — это две старушки из северного Тель-Авива, за которыми я вот уже около года ухаживаю. Вернее, женщины в возрасте. Ибо они обе прекрасно выглядят: элегантно и модно одеваются, еженедельное посещение салона красоты — маникюр, педикюр, фен, стрижка, краска — доведено до безусловного рефлекса… НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО!
Нет, они не «близнецы Менгеле» и не были в концлагере. Они даже не знакомы. И все-таки — сестры. ПО ГОРЮ И ХОЛОКОСТУ. По изломанной психике, ночным необъяснимым страхам и крикам, внезапным слезам и неизлечимой неспособности ЗАБЫТЬ… Я про себя называю их «спасенные девочки».
Соня
Мы начинаем не позже 8-ти утра: Соня уже в 6 — на ногах, к моему приходу успела приготовить мужу завтрак, заложить стирку и замесить тесто: вечером ожидаются с визитом внуки. С Соней мне легко: она всегда дает конкретные задания и прекрасно чувствует время — наверное, потому, что ее дни расписаны буквально по минутам! Походы по врачам, аэробика, домашние дела, покупки, встречи с немногими оставшимися друзьями. В конце недели – празднично накрытый стол: приходят с семьями сыновья. Роскошная посуда на потрясающей скатерти, райские яства: мясо по-всячески, печенка по-великолепному, множество салатов, брокколи в фантастическом соусе — это только ничтожная часть того, что готовит эта потрясающая женщина. Сама. В 80 лет. С кучей болезней и учащающимися день ото дня обмороками, после которых синячищи — из дому не выйдешь, стыдно…
Но она не ропщет. Ее девиз — не перегружать других. Ни эмоциями, ни речами, ни заданиями. Она старается УСПЕТЬ: прочесть, закончить, увидеть, подготовить внучку к выпускному экзамену по французскому, проведать в доме престарелых недавно овдовевшую подругу юности, отправить посылку в Польшу, издать книгу о тяжелой военной молодости — их с мужем многолетний скрупулезный труд… Вернувшись с очередных похорон (а она на них ходит чаще, чем куда бы то ни было), она несколько раз говорила мне: «Мой срок на этой земле сокращается…» Но в тоне не было ни злобы, ни боли. Только спокойная готовность к конечному числу.
И вообще, это не женщина, а кусок вкусного ароматного пирога! С лица ее не сходит улыбка, а с уст — добрые (попробуй, сохрани доброту в конце жизненного пути!) шутки. За ней вьется шлейф радости, адекватной самооценки, изумительных духов и всяческого благополучия. Помимо иврита и родного польского, Соня знает еще три языка: бегло говорит на немецком, неплохо — на английском и в совершенстве знает французский.
«Один праздник жизни не может следовать за другим без перерывов на боль, тоску и слезы». Кому она это говорит, мне или себе?!.жизненная сила
Я взяла эту женщину за образец.
Все у нее в гармоничном взаимодействии, от художественно струящихся волос до мраморных мизинцев на ногах. Ее до сих пор провожают на улице восхищенными взорами: Соня уродилась классической красавицей! Каждый день, рассматривая старые фотографии на стенах и столиках, я нахожу в ней какую-то новую красивую черточку. Тонкое лицо с изящными чертами, прямой и честный взгляд лучистых карих глаз, густые ресницы, ровные луки шелковистых бровей — такое ни старость не сотрет, ни болезнь, ни горе. Похожие на цветок губы почти всегда сложены в улыбку, высокая шея, царственные покатые плечи, тонкие кисти рук, породистые лодыжки…
У обладателей идеальных черт всегда трудно определить национальность. Это ее и спасло.
Впрочем, не только это. Семья самой близкой Сониной школьной подруги, Стаси Дашецкой, имела в городе большое влияние и могла спасти всех трех сестер Файнбург, но двух младших немцы «выкупили»: в их внешности были семитские черты. А Соню, достав ей фальшивые документы, Дашецкие выдавали за свою дальнюю родственницу из Пловдива, родители которой погибли в автокатастрофе…
Отец одним из первых ушел в сопротивление (так и не вернулся, а она подсознательно ждала его всю жизнь), мать через год умерла от разрыва сердца… Соне было всего 15 — самый чувствительный возраст. Она не имела права спросить, где ее сестры, где похоронена мать, есть ли связь с отцом. По чудовищному сценарию своей судьбы должна была, чтобы выжить, улыбаться и играть, играть и улыбаться… Стася научила ее молиться католическому Богу, потому что у еврейского Маня (Соня!) защиты просить не могла. Она могла его только пожалеть, и там, в чуждой гулкости католических стен, презрев все каноны, устремив на чужую икону сухие злые глаза, она молилась не только за свой многострадальный народ, но и за Него, за Бога иудейского…
И страх — примитивный и стыдный, ночью и днем, наяву и во сне: ее узнают или выдадут, за ней придут…
Многие детали она не помнит. К примеру, как на столике в комнате, которую Дашецкие отвели ей, после войны оказались эти фотографии — ее матери и двух младших сестер? Как вели себя одноклассники-поляки, подозревал ли кто?
Потом Соня вышла замуж, родила сыновей, стала счастливой, любимой и богатой, а главное — снова еврейкой. Хоть и не доверяла уже своему Богу, возвращалась по старой привычке к католическому, но – про себя, и в костел зайти не осмеливалась: боялась мужа. Как-то она попыталась рассказать ему о том, как и кому тогда молилась. И осеклась, встретившись с мужем глазами. Нет, он не поймет. И никто… Это — только мое…
В последние месяцы Соня все реже отзывается на свое имя. Ей кажется, что имя и фамилия в ее паспорте — ошибка министерства внутренних дел. Чаще всего это бывает после обмороков, иногда — на перемену погоды. Приходится убеждать, что она — не Маня Оловская, а Соня Гольдман, в девичестве — Файнбург, и не полька, а еврейка. Врачи говорят, что обмороки — результат необратимых изменений в головном мозгу, возникших от перенапряжения всей нервной системы.
Но сегодня все хорошо, и, переделав все дела, мы с Соней садимся на кухне, за аппетитный столик у окна, и чаевничаем, чирикая о приятных пустяках. Ни слова — о Катастрофе. А ко мне — незваная гостья, шальная мысль: рассказать про утренний фильм, спросить, простила ли бы она… Не буду: а вдруг спровоцирую обморок?
Выхожу от нее переполненная позитивом, но — увы! — его уровень в арифметической прогрессии падает по мере приближения к дому Леи…
Лея
К ней нет смысла приезжать раньше полудня. И сейчас, переступая порог, вижу: на часах 11-30, а она только проснулась. Она младше Сони и тоже красива, но без подсветки доброты, и выглядит старше. Мраморно-голубые глаза, породистые тонкие черты искажены…
— Сегодня — День Катастрофы, — чуть ли не с порога сообщает ее муж искаженным голосом. — Леечка в эти дни сильно переживает…
Сказал — и постарался сбежать по бесконечным своим мужским делам. А может, и без дел сбегал, ибо Лея сегодня намного зловредней обычного.
— И стиральная машинка сломалась… — бросил уже в дверях, мрачно глядя в пол.
Интересно, а выдают ли молоко — за вредность — мужьям огнедышащих змей?
Проблема с машинкой не удивляет: Лея словно включила программу уничтожения всего, что ее окружает! Все без конца рвется и ломается: электро- и всякие другие приборы, одежда и даже то, что по определению должно быть вечным. Цветы быстро вянут; была собачонка — через пару дней сбежала, больно укусив меня за палец. Близких друзей Лея растеряла, сноха не звонит, сын общается только с отцом, а дочь – вообще лишь по необходимости, внуки держатся на осторожном вежливом расстоянии. Подружилась с продавцами в магазинах и парикмахером — тоже ненадолго.
Я работаю тут всего месяц, но уже неделю назад подала заявку в контору, где тружусь, заменить подопечную: один конфликт у нас в последнее время безобразно налезает на другой, она меня постоянно отчитывает за мелочи, как нерадивую школьницу. Я с ней не работаю, а только и делаю, что обхожу острые углы! Муж Леи в день моей заявки словно почуял опасность: был особенно предупредителен, напоил потрясающим кофе по фирменному рецепту, со сливками и шоколадом, заглядывал в глаза…
— Ты не все знаешь о моей жене, — он сказал это тихо, почти прошептал. — Она такое, такое пережила! Осталась одна на крохотном островке жизни в огромном океане смерти: когда фашисты оккупировали ее городок и вывели на площадь евреев, Лея сидела в темном холодном подвале у поляков-соседей, и даже не могла видеть, как расстреливают ее семью. Только слышала непривычный грохот и гадала, что же он означает. Ей тогда было всего 8 лет, и просидела она в этом погребе больше трех лет, до самого освобождения. Потом несколько лет лечилась у лучших психологов: помогли уцелевшие родственники, друзья. Когда мы познакомились, — ничего тревожного не было. От ее красоты дух захватывало! — Он покраснел, смешался. Чувствовалось, что разговор дается ему непросто. — Она была вся — смех и жажда жизни, игрива, остроумна, эрудирована. Закончила биофак университета, работала в прекрасном месте, родила нашего сына… И тут депрессия вернулась.Что я только ни делал, где мы только не были!.. Редкие проблески позитива, а потом снова — мрак. Да и возраст, знаешь ли… — он обескураженно озирался вокруг, вот-вот заплачет.- Стареем, болеем, сыпем песком…
Я вспомнила Соню: «Это — только мое»… Никто не знает, может, Лея тоже бы так хотела — все переживать красиво, сильно, мужественно, как Соня? Да не выходит, с Богом за жизнь духовными силами расплатилась? Ведь с мужем живет, детей родила — значит, не совсем уж ведьма. А человек в большинстве своем слаб…
Я подаю Лее завтрак. Все, как обычно: масло не масляное, хлеб не хлебный, мед не медовый. Ну, а я — полная дура, и что за люди понаехали сюда из России? Очередной подарок мужа — нежный розовый цветок в прелестном белом горшке — тоже оказался недостаточно цветочным. Потом, на прогулке, — не солнечное солнце, не мокрая вода, и далее, далее… А у меня с каждым часом все сильнее ноют руки, ноги, поясница, голова, душа и женская сущность.
Нет, Лея бы не простила, смешно даже вопросом таким задаваться…
Наконец выхожу на вожделенную волю… Я лимон — не то что выжатый, а перемолотый вместе с кожурой! Чтобы как-то развеяться, иду домой пешком по тихим улицам старого Тель-Авива. Заглядываю в уютные дворы, заросшие вековой зеленью всех возможных оттенков. Небо просто немыслимо яркое, а цветы на деревьях — еще ярче. Кажется, что тут витает дух стихов Бялика и романов Шая Агнона. День — чудо: светит солнце, и живы и здоровы мои близкие, и довольно быстро я снова наполняюсь жаждой жизни, счастья и новых свершений. Все это так, но я невольно обращаю внимание на пенсионеров — с номерами на руках или без, уже покинувших душой этот мир или, напротив, цепляющихся изо всех сил.
А как они? Простили бы?
Вечером, дома, — снова телевизор. Говорят о Дне Памяти Холокоста. Дочь заперлась в комнате — плакать и смотреть посвященные трагедии передачи и фильмы. Я поощряю: если не помнить — то и не было ничего! Мусульмане орут на весь мир, что Холокоста вообще не было, Иран устроил кощунственный конкурс карикатур на эту тему…
Сижу у окна. В центре густо-синего неба — большая ярко-желтая луна в окружении крупных звезд. Она похожа на круглый стол, за которым звезды читают поминальную молитву.
Невозможно изменить то, что невозможно изменить, только ему, Верхнему, все и ведомо. Вспомнились святые слова: «Молитесь за ненавидящих вас и благословляйте проклинающих вас» Да, только уж очень вас жаль, мои бедные старые спасенные девочки…
жизненная сила
______________________________
При перепечатке и копировании статей активная ссылка на журнал «В загранке» обязательна.
Адрес статьи: https://vzagranke.ru/razvitie/yazyki-dushi/literatura/spasennye-devochki.html
Понравилось? Подписывайтесь на журнал прямо сейчас:
(посмотреть видео Процедура подписки)
назад к выпуску >>
к рубрике >>
